с половиной часов. Джим принес с собой пакетик с монетками и купил нам по упаковке печенья вместо обеда. Они показались мне самой вкусной едой на свете, ведь воистину сказано, что «лучше есть суп там, где любовь, чем есть нежное мясо там, где ненависть».

Я рассказала ему о том, как организован мой новый быт, а также о моей странной переписке с моим американским товарищем, бизнесменом Патриком Бирном, с которым я познакомилась на Фестивале свободы в Лас-Вегасе в 2015 году и периодически общалась вплоть до моего ареста. Тем самым человеком, благодаря которому я когда-то увидела символ Америки, статую Свободы, с высоты птичьего полета.

– Джим, он просил меня поговорить с ним по видеосвязи, я согласилась, но предупредила его, что это может быть не очень правильное решение. Ему незачем светиться в моем деле. Я очень благодарна судьбе, что наши взаимоотношения не попали в прессу, ведь он – публичный человек, у него крупная акционерная компания. Это могло бы серьезно навредить его бизнесу, – сказала я. – Я написала ему в ответ, что очень рада, что у него все благополучно, и вся эта ситуация так и осталась незамеченной по сей день.

– Мария, ты неисправима, – улыбнулся Джим, – впрочем, это мне в тебе так нравится. Но подумай сама, ведь он очень состоятельный человек, он мог помочь тебе хоть немножко, пожертвовав денег в твой фонд на оплату адвокатов. Он в день тратит больше, чем твои адвокаты в месяц.

– Он мне ничем не обязан, – ответила я, немного опечалившись, поскольку понимала, что Джим, как всегда, прав, – но сам подумай, если бы это стало известно, это бы ему обязательно навредило. И в любом случае, мы так и не поговорили. Патрик почему-то в последний момент решил, что нам пока не стоит общаться. Он написал, что скоро в прессе появится какая-то информация, до выхода которой у нас не должно быть контактов. Ну, нет так нет, – пожала плечами я, – все к лучшему.

Джим почему-то нахмурился:

– Странно все это, Мария, – продолжил он после продолжительной паузы, – мой опыт ведения расследований подсказывает мне, что здесь что-то нечисто. Назовем это писательской интуицией.

Все три дня общения с Джимом пролетели как несколько минут. Мне очень не хотелось, чтобы он уезжал, но, храня в сердце надежду, что уже через месяц мы снова встретимся, я обняла его на прощание и покинула зал, чтобы вернуться к тюремной жизни.

Разгрузка коробок с едой для скота

Раз в месяц на кухню привозили продукты. Огромные коробки и мешки с овощами, фруктами, замороженным мясом, хлебом и молоком подвозили на небольшом вилочном погрузчике, на котором устанавливали деревянную палету для продовольствия. На разгрузку бросали работниц кухни, многие из которых были пожилыми женщинами, но ни возраст, ни состояние здоровья в учет не принимались, потому как не здоровым же мужикам-надзирателям это делать. Не барская это, как говорится, работа.

Мы уже заканчивали мытье бесконечных подносов, когда в дверях посудомоечной комнаты возник надзиратель. Самый мерзкий из надзирателей – мистер Шеппард. Мы называли его «домашняя картофелина». Молодой парень, на вид не больше 35 лет, уже успел так располнеть, что и вправду напоминал перезрелый бесформенный картофельный клубень с пухлым носом, на котором еле помещались маленькие прямоугольные очки, отчего его крошечные поросячьи глазки становились еще меньше.

– Пора работать, девочки, – издевательски протянул он.

Мы, потные и мокрые от душной жары посудомоечной комнаты, только что закончившие мытье около пятисот пластиковых подносов, вилок, ложек и тазов, с ненавистью посмотрели на «домашнюю картофелину». Эти взгляды были нашим единственным оружием для сопротивления надзирателю, правда, совершенно бессильным против приказа мистера Шеппарда. Остальные женщины и я вслед за ними потянулись к выходу, прошли через зал столовой и кухню с чанами для еды к заднему выходу, где уже стояли две огромные палеты для разгрузки. На работу бросили всех сотрудниц кухни, включая маленьких пожилых женщин-мексиканок, одна из которых уже тащила на спине большой мешок с вилками капусты. Смотреть на это жалкое зрелище у меня не было сил:

– Давайте я помогу. Вам нельзя это поднимать, – я протянула руки к женщине. Она непонимающим измученным взглядом посмотрела на меня и прошептала:

– Нет, нет, я привыкла. Все в порядке. Я сама.

– Вы же завтра не встанете! – возмутилась я. – А мне это в радость. Я вон гантели поднимаю, и вообще я когда-то пауэрлифтингом занималась.

Этот мешок мне отобрать все же удалось, но, несмотря на победу в сражении, битва была проиграна. Как же мне действительно повезло с приобретенными когда-то давно навыками подъема тяжестей в спортивном зале! Женщины быстро сообразили, что часть должна остаться у палет и перекидывать с них мешки и коробки на бетонные ступени лестницы, откуда их забирали другие заключенные. Так мы создали идеально работающий человеческий конвейер из измученных женщин в 40-градусную тропическую жару, за которым внимательно следили двое рослых мужчин-надзирателей.

Когда на самом дне палеты оставалась пара последних коробок, я немного замешкалась, вытирая катившийся градом по лицу пот. В этот момент мистер Шеппард, желая ускорить процесс (под палящим солнцем ему стоять уже надоело и хотелось вернуться в прохладный офис), носком тюремного ботинка пнул коробку с замороженными котлетами, снабдив это движение комментарием в мой адрес:

– Вот эту еще, Бутина, не забудь, – ухмыльнулся он.

Еду на разгрузку привозили где-то раз в месяц, так что в черный четверг мы уже знали, что нам предстоит «поработать». За эту работу нам иногда давали еду или фрукт, хотя, если честно, мы лучше бы предпочли вежливое отношение и сказанное «спасибо». Разгрузка коробок не прошла для меня даром. Перетаскивая коробы с пакетами молока с жары в холодильники, я как-то неаккуратно повернулась и почувствовала резкую боль в ноге. С тех самых пор она регулярно ноет, когда на улице становится холодно.

Попытка попасть к врачу

Просить о медицинском осмотре в тюрьме было практически бесполезно. Были, правда, исключения – например, если женщина решала поменять пол и начать курс приема гормональных препаратов, это со времени президента США Барака Обамы можно было сделать без проблем.

В Александрийской тюрьме у меня слетела коронка. В зубе виднелась громадная дырка, которая, к счастью, не слишком беспокоила из-за давно удаленного нерва. В той тюрьме единственным возможным лечением зубов было их удаление, даже если проблемой был всего лишь кариес. Лишиться зуба я не была готова, а потому решила дождаться перевода в федеральную тюрьму. «Раз там люди проводят годы, должен быть и